Лиссабон. Океанский ветер перемен

Байру-Алту и Принсип-Реал Лиссабон Морария Прогулки по Лиссабону

Лиссабон стремительно меняется. Город, который еще несколько лет назад называли «задворками Европы», стал модным туристическим направлением. Но что это значит для тех, кто здесь живет? Как коренные лиссабонцы относятся к тому, что мир открыл для себя их тихий город? И что на что они готовы пойти ради сохранения привычного жизненного уклада?

Узкая горбатая улица средневекового квартала. На щербатых тротуарах кучи мусора. Слепые, заложенные кирпичами окна домов увиты диким виноградом. В чаше высохшего фонтана спит бездомная собака. Я наклоняюсь, чтобы подобрать с земли кусочек отколовшейся от фасада бело-голубой плитки «азулежу», и тут из подворотни выходит огромный черный парень.

— Its my jungle! – заявляет он.

И, немного подумав, щедро улыбается.

– Но ты мой друг, и можешь делать тут все, что хочешь.

Это Морария пять лет назад.

Морария официально стала частью Лиссабона в 12 веке, когда Дон Афонсу Энрикеш, основатель Португалии и ее первый король, отвоевал столицу у мавров. Не желая межрелигиозных усобиц, Афонсу разделил город на несколько частей: еврейскую, христианскую, мусульманскую. Древнее поселение на северо-западном склоне замкового холма досталось маврам, они и дали название району: Mouraria – производное от слова mouros, буквально «мавры». Теперь это самый центр Лиссабона: пять минут пешком до двух главных площадей города – Росиy и площади Коммерции, пятнадцать – до памятника маркизу Помбалу, первому министру при дворе короля Жуана I. Этот государственный деятель эпохи Возрождения фактически управлял Португалией и восстановил столицу после Великого Лиссабонского землетрясения, чьи страшные отголоски докатились до Северной Европы – подземные толчки ощущались даже в Финляндии. В девять утра первого ноября 1755 года столица содрогнулась от нескольких сильных толчков. Центр города буквально откололся от суши, трещины в земле достигали семи метров в ширину. За первые шесть минут погибло почти 100 тысяч горожан. Выжившие устремились в доки, решив, что там будут в безопасности: воды реки Тежу отступили, обнажив дно и останки затонувших кораблей. Но через несколько минут на гавань обрушилось невиданной силы цунами. Волны высотой в 50 метров смели доки, набережную и руины в центре города. А когда стихия успокоилась, в Лиссабоне начались пожары. За считанные дни было вода и огонь уничтожили 85% зданий. Погибли королевский дворец, новый оперный театр, библиотека, несколько монастырей и огромное количество жилых домов. Маркиз Помбал, ни на минуту не покидавший столицу, лично инспектировал районы бедствия, распределял еду, расставлял охрану у продовольственных складов и менее чем через сутки после катастрофы начал разрабатывать план восстановления города. Именно ему принадлежит знаменитая фраза «Похороните мертвых и накормите живых».

Маркиз Помбал фактически заново отстроил Лиссабон, превратив пышный, но беспорядочный город в элегантную европейскую столицу. Впервые в Европе архитекторы и строители работали по заранее составленному плану застройки, а здания возводились с учетом потенциальной сейсмической опасности. Чтобы оценить риски, Помбал приказал провести целое исследование: по всей стране была разослана анкета, в которой, в частности, были вопросы о характере разрушений и поведении домашних животных за несколько дней до катастрофы.

Однако именно с этого великого министра и начался упадок Морарии, района, в котором со времен Афонсу Энрикеша процветали медицина, алхимия и астрономия – прямое наследие некогда великой мавританской культуры. Страшное землетрясение, превратившее в руины город, почти не затронуло Морарию: домики, прилепившиеся к одному из семи холмов Лиссабона, пережили и подземные толчки, и пришедшее за ними цунами, и охватившие Лиссабон пожары. Запустение началось после того, как были заново отстроены Байша, Шиаду и Авенида — районы дорогие, престижные и модные. Знать и буржуазия, до землетрясения охотно селившаяся в нижней части Морарии, предпочла новомодный стиль «помбалино», своеобразное португальское переосмысление классического барокко, с его высокими потолками, огромными окнами и мраморными лестницами. За последние два столетия старинный район превратился в место обитания «городского дна»: преступники, проститутки, списанные на берег матросы.

«Добил» Морарию Антонио Салазар, премьер-министр Португалии, создатель режима, которые современные португальцы называют фашистским, и который был уничтожен в результате Революции Гвоздик в 1974 году. По его приказу в середине XX века на площади Мартим Мониш были снесены чудом уцелевшие дворцы португальских аристократов. Площадь превратилась в огромный пустырь, дома медленно разрушались, лавки и кафе массово закрывались, на их месте немедленно появляились грязные нелегальные притоны. Неудивительно, что в начале века двадцать первого именно Морария стала излюбленным районом самых бедных эмигрантов: холодные дома, грязные улицы, отсутствие полицейских – а значит дешевое жилье и возможность жить, не подчиняясь закону.

IMG 9466 wm

Львиная доля знаменитого очарования Лиссабона – это обшарпанные стены домов, гриль прямо на улице, вывешенное на просушку белье во дворах. Это удивительная атмосфера средневековой деревни в центре европейской столицы. Но Морария, увы, пошла дальше, превратив свои прелестные старинные улицы в те самые «джунгли», о которых говорил пять лет назад мой новый «друг»:

— Почему ты ходишь здесь без мужчины? Ты понимаешь, что это опасно? Ты заблудилась? Я провожу тебя. Где ты живешь?

— Здесь, в Морарии.

— Ты или очень храбрая, или очень глупая. Пошли.

IMG 9485 wm

Мы поднимаемся по одной из многочисленных лестниц. Я узнаю, что моего провожатого зовут Леандро, он приехал из Анголы в надежде найти работу, но пока как-то не складывается: «потому что кругом одни китайцы».

— А мэр Антонио Кошта – он храбрый или глупый? – спрашиваю я, имея в виду наделавшую шума историю с переносом его офиса из роскошного особняка на берегу Тежу в Инденденте, самый криминальный район Лиссабона, куда многие годы боялись заходить даже вооруженные полицейские.

В 2001 году социалист Кошта стал мэром Лиссабона и решил применить в депрессивных кварталах знаменитую «теорию разбитых окон». В надежде, что присутствие городского правительства оживит умирающую Морарию, он арендовал полуразрушенный особняк, отремонтировал его и объявил, что администрация мэра ближайшие несколько лет будет располагаться здесь. Инициатива Кошты вызвала неодобрение прежде всего сотрудников его аппарата: им вовсе не хотелось каждый день ходить на работу мимо помоек, заколоченных лавок и мрачных эмигрантов, сбивавшихся в банды по национальному признаку. Однако Кошта настоял на своем, и вскоре весь Лиссабон с удивлением наблюдал стремительные перемены к лучшему. Первыми с улиц Морарии исчезли проститутки, затем начали пропадать наркоторговцы. Вновь открылись мелкие магазинчики и уличные кафе. Здесь все еще опасно, но все же можно ходить, не боясь, что у тебя отберут сумку и мобильный телефон.

12112179 917320508315116 7589703479901598483 n

Леандро пожимает плечами. Уроженец Анголы, он так и не смог найти работу в Лиссабоне, но зато быстро усвоил типичные для португальцев фатализм и осторожность в мечтах: vamos viver, поживем – увидим.

У лестницы, ведущей на ларго (так португальцы называют совсем маленькие площади), где я живу, Леандро останавливается, словно перед ним опустили невидимый шлагбаум.

— Дальше сама.

Я хочу угостить его кофе в благодарность за заботу, но знаю, что он откажется. Дело в том, что наше ларго – это крохотный анклав белых «алфасинья» в эмигрантском районе. «Алфасинья» значит «салатник», то есть тот, чьи предки поколениями выращивали на холме у замка Святого Георгия «alface», салат-латук – в тощие годы им питались и люди, и скот. Быть «алфасинья» все равно что быть «коренным москвичом»: это не просто принадлежность к определенному социальному слою, это образ мыслей и особенное отношение к жизни. Мир вокруг может меняться сколь угодно быстро и непредсказуемо – алфасинья всегда будет смотреть на эти перемены с легким сарказмом. У него есть собственная жизнь и собственные правила, нарушить которые его не заставит ничто. То есть, Лиссабон, конечно, город толерантный, и дело вовсе не в том, что Леандро темнокожий, расизмом тут и не пахнет. Просто он «чужой», «пришлый», он не из общины алфасинья, и потому на ларго даш Олариаш ему не будут рады. С чужаками здесь вежливо холодны, и нужно приложить довольно много усилий, чтобы заслужить статус «своего». Я это сделала, а Леандро не хочет. Поэтому я иду пить кофе одна.

IMG 9472 wm

Понятие «сосед» для алфасинья священно, и это понятно, ведь вся жизнь тут на улице. Соседи – это почти семья, где взаимовыручка и привычка держаться вместе возведены в культ. Морария давно не мавританская резервация, но «островная» ментальность никуда не делась: каждая маленькая община в байрру нацелена на автономность. Поэтому здесь на каждой улице свое кафе, свой магазинчик, свои мясники и булочники и даже собственная похоронная контора. Все, что нужно для приятной жизни и достойной смерти.

Перед тем как войти в овощную лавку доны Элены, я прячу в рюкзак пакет из супермаркета – большие магазины зло, покупать надо «у своих». Таковы правила. Мне нужно забрать пару свежих манго, которые дона Элена заказала специально для меня. Тут так принято: базовый набор продуктов, а если нужно что-то особенное – определенный кусок говяжьей туши, стиральный порошок привычной марки или не слишком популярный фрукт – его закажут и привезут. Особый заказ, будь то свежая рыба или вот мои манго, лежат на виду, но не подаются: «Это для соседки из голубого дома, у нее вечером будут гости».

Cоседи бурно обсуждают вчерашнюю полицейскую облаву на соседней улице: работящим китайцам надоели парни из Мозамбика, торгующие наркотиками, и они натравили на них ребят из PSP (Policia de Seguranga Publica). Это городская полиция, которая многие годы игнорировала творящийся в Морарии беспредел, а теперь вот, наконец, взялась за дело.

— Их проблемы – это не наши проблемы, — резюмирует дона Элена, кивая в сторону мозамбикского сквота ниже по улице.

Много лет примерно такого же мнения придерживались и городские власти. Морария жила по своим законам, временами идущим вразрез с уголовным кодексом. А потом появился Антонио Кошта. Некоторые и сейчас думают, что своим вторым рождением, которое началось в 2011 году, Морария обязана восточным корням тогдашнего мэра: мол, кровь не водица, старался для выходцев из Индии и Пакистана. Вряд ли, конечно, образованный и активный Кошта думал об этом, когда переезжал в самый криминальный квартал Лиссабона. Из своих пятидесяти лет он ни дня не жил в бедности, о чем поначалу ему не давали забыть обитатели Морарии. Что, мол, ты, успешный адвокат, сын известного писателя, богатенький буратино, знаешь о проблемах нищих эмигрантов? Даже индийские корни Кошты первое время работали против него. Мэр с гордостью говорил, что одним из его предков был знаменитый филосов-брахман. Так это ж высшая каста, жрецы и чиновники, все индийские богачи из касты брахманов, фыркали в Морарии. «Не за тем мы сюда ехали, чтобы нас и тут унижали богатые», — открыто возмущались индийские эмигранты. Местные «хозяева джунглей» призывали бойкотировать ремонт улиц и даже пытались гонять каменщиков, чинящих знаменитый лиссабонский «павименту» — мозаичное покрытие тротуаров. А потом как-то успокоились, и оказалось, что Кошта не так уж плох. «Для него фонарь не ищем», — снисходительно говорят об бывшем мэре, а теперь одном из главных претендентов на пост премьер-министра. В том смысле, что прочих-то политиков давно пора развесить на фонарях, потому что воры и мошенники, ladroes одним словом.

IMG 9507 wm

Площадь Интенденте и прилегающие улицы не узнать. Отреставрированные дома, открывшиеся после многолетнего перерыва кафе, магазинчики, скверы… Даже фонтан, у которого пять лет назад я встретила Леандро, заработал.

Морария, словно пробудившаяся от столетнего сна Спящая Красавица, огляделась и начала прихорашиваться. Некоторые процедуры, конечно, оказались болезненными.

— Вы серьезно хотите, чтобы я убирал собачье дерьмо? – возмущался один из старожилов Морарии сеньор Жоао, когда сотрудники мэрии принесли ему домой специальные пакеты. – А завтра что, улицы мыть заставите? И зачем столько всего? Мне семьдесят лет, как я должен разбираться во всем этом?

— Вот эти маленькие – для вашей собачки, — терпеливо растолковывал молодой парень с наклейкой «волонтер». – Вот эти желтые – для пластика, голубые для бумаги, а для стекла поставили специальный контейнер. Сеньор Жоао закатывал глаза и проклинал «молодежь, не имеющую уважения», а сейчас не только сортирует свой мусор, но и пристально следит за тем, чтобы это делали другие.

Тот волонтер – один из тех, благодаря кому Морария так стремительно меняется. Он из ассоциации Renovar a Mouraria, общественного движения за обновление района, которое родилось шесть лет назад из идеи нескольких молодых людей, уставших жить среди грязи и криминала.

— Ты же видела, что тут было, — говорит Мария. Она родилась и выросла здесь, на улице Мельников, и, в отличие от большинства местной молодежи, не захотела переезжать в комфортабельные новые районы. – Десять лет назад самой большой мечтой моих ровесников было вырваться отсюда. Морария старела, молодые уезжали, это был настоящий исход. Я их не осуждаю, кто захочет растить детей на улицах, где торгуют наркотиками и почти не говорят по-португальски.

А еще здесь почти невозможно припарковать машину. В старых домах нет лифтов и центрального отопления. Это ведь только кажется, что в самой теплой столице Европы не бывает зимы – холодные ветра с океана превращают лиссабонские плюс десять в московские минус двадцать. Добавьте к этому ревущие по ночам мотороллеры, грохот ангольской танцевальной музыки «кизомба» из окон проезжающих автомобилей, и сомнительных личностей, которые целыми днями околачиваются по улице. Те самые «джунгли».

— Но это наш дом, и однажды мы решили навести тут порядок, — рассказывает Жоао. Днем он настраивает интернет и кабельное, а по вечерам приходит в Renovar Mouraria. Маленькая сцена, на которой теперь танцуют кизомбу – его рук дело.

Поначалу ассоциация существовала исключительно на пожертвования, которые неохотно делали местные жители. Главной проблемой Морарии были и остаются эмигранты, многие из которых не знают португальского языка и предпочитают жить согласно собственным традициям.

— Когда мы только начинали, никто не понимал, зачем мы вообще все это затеяли, — вспоминает Мария. – Но мы подумали, что многонациональность из проблемы можно превратить в достоинство. Нигде такого нет, а у нас будет.

— Да, это такая «фишка» Морарии, — поддерживает ее Дэв из Непала. На его «ужин» — классические блюда непальской кухни – пришло около ста человек, и он страшно гордится собой. Традицию устраивать «национальные» ужины (три блюда, от десяти до двадцати евро с человека) тоже придумали в Renovar a Mouraria.

Власти заметили ассоциацию после того, как вокруг активистов объединились около трехсот человек. Деньгами помогают скромно, но хотя бы не мешают и без проблем дают разрешения на уличные концерты и шествия.

IMG 9476 wm

Жоао протягивает мне свежий выпуск газеты Rosa Maria – издания ассоциации, все авторы которого тоже волонтеры. На передовице – карта кафе и ресторанов Морарии на двух языках, португальском и английском. Это проект Tasquinhas: туристический маршрут по типичным лиссабонским тавернам и ресторанам. И туристам хорошо, и владельцам бизнеса прибыль.

Мы обсуждаем другие проекты ассоциации – уроки йоги, кинопоказы, конкурс фаду, фотовыставку. Потом Мария встает, ей нужно идти на урок португальского для эмигрантов.

— Знаешь, что в этом самое лучшее? – говорит она на прощанье. – У все, кто приезжает сюда за лучшей жизнью, есть планы. Я люблю, когда эти планы реализуются.

Планы есть и у Дэва: как только кончится кризис, он откроет собственное кафе.

Представляешь, в Лиссабоне только один веганский ресторан. Один на весь город! Он, правда, тоже здесь, в Морарии, но я думаю, клиентов хватит всем. Люди хотят быть здоровыми…

Я не спорю, хотя сама предпочитаю честный кусок жареной курицы в закусочной на нашем ларго. Проходя мимо затянутого строительной сеткой соседнего дома, слышу, как дона Элена говорит невестке:

— Говорят, этот дом и тот, за углом, купили какие-то французы или китайцы… Отремонтируют и продадут.

— Ну и пусть китайцы, — отвечает невестка. – Это же не ремонт, а реставрация. По закону фасад-то они сохранят.

Год назад это были живописные руины с остатками былой красоты – стрельчатые оконные проемы, ржавые узорные решетки на двери, старинные панно из азулежу ручной росписи на фасаде. Дом действительно купили и квартиры там действительно будут очень дорогими. Я знаю это от Леандро – он работает на этой стройке прорабом.

— Квартиры уже продаются, — по секрету сообщил он. – Какие-то парни из Швеции уже почти выкупили целый этаж.

— Как быстро все меняется, да?

— Ну, это ведь по прежнему мои джунгли, — засмеялся Леандро.

И мы с ним пошли пить кофе в «Ласточки». Кафе, куда пять лет назад он даже не заходил.

Тэги

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *