Лиссабон стремительно меняется. Город, который еще несколько лет назад называли «задворками Европы», стал модным туристическим направлением. Но что это значит для тех, кто здесь живет? Как коренные лиссабонцы относятся к тому, что мир открыл для себя их тихий город? И что на что они готовы пойти ради сохранения привычного жизненного уклада?
Узкая горбатая улица средневекового квартала. На щербатых тротуарах кучи мусора. Слепые, заложенные кирпичами окна домов увиты диким виноградом. В чаше высохшего фонтана спит бездомная собака. Я наклоняюсь, чтобы подобрать с земли кусочек отколовшейся от фасада бело-голубой плитки «азулежу», и тут из подворотни выходит огромный черный парень.
— Its my jungle! – заявляет он.
И, немного подумав, щедро улыбается.
– Но ты мой друг, и можешь делать тут все, что хочешь.
Это Морария пять лет назад.
Морария официально стала частью Лиссабона в 12 веке, когда Дон Афонсу Энрикеш, основатель Португалии и ее первый король, отвоевал столицу у мавров. Не желая межрелигиозных усобиц, Афонсу разделил город на несколько частей: еврейскую, христианскую, мусульманскую. Древнее поселение на северо-западном склоне замкового холма досталось маврам, они и дали название району: Mouraria – производное от слова mouros, буквально «мавры». Теперь это самый центр Лиссабона: пять минут пешком до двух главных площадей города – Росиy и площади Коммерции, пятнадцать – до памятника маркизу Помбалу, первому министру при дворе короля Жуана I. Этот государственный деятель эпохи Возрождения фактически управлял Португалией и восстановил столицу после Великого Лиссабонского землетрясения, чьи страшные отголоски докатились до Северной Европы – подземные толчки ощущались даже в Финляндии. В девять утра первого ноября 1755 года столица содрогнулась от нескольких сильных толчков. Центр города буквально откололся от суши, трещины в земле достигали семи метров в ширину. За первые шесть минут погибло почти 100 тысяч горожан. Выжившие устремились в доки, решив, что там будут в безопасности: воды реки Тежу отступили, обнажив дно и останки затонувших кораблей. Но через несколько минут на гавань обрушилось невиданной силы цунами. Волны высотой в 50 метров смели доки, набережную и руины в центре города. А когда стихия успокоилась, в Лиссабоне начались пожары. За считанные дни было вода и огонь уничтожили 85% зданий. Погибли королевский дворец, новый оперный театр, библиотека, несколько монастырей и огромное количество жилых домов. Маркиз Помбал, ни на минуту не покидавший столицу, лично инспектировал районы бедствия, распределял еду, расставлял охрану у продовольственных складов и менее чем через сутки после катастрофы начал разрабатывать план восстановления города. Именно ему принадлежит знаменитая фраза «Похороните мертвых и накормите живых».
Маркиз Помбал фактически заново отстроил Лиссабон, превратив пышный, но беспорядочный город в элегантную европейскую столицу. Впервые в Европе архитекторы и строители работали по заранее составленному плану застройки, а здания возводились с учетом потенциальной сейсмической опасности. Чтобы оценить риски, Помбал приказал провести целое исследование: по всей стране была разослана анкета, в которой, в частности, были вопросы о характере разрушений и поведении домашних животных за несколько дней до катастрофы.
Однако именно с этого великого министра и начался упадок Морарии, района, в котором со времен Афонсу Энрикеша процветали медицина, алхимия и астрономия – прямое наследие некогда великой мавританской культуры. Страшное землетрясение, превратившее в руины город, почти не затронуло Морарию: домики, прилепившиеся к одному из семи холмов Лиссабона, пережили и подземные толчки, и пришедшее за ними цунами, и охватившие Лиссабон пожары. Запустение началось после того, как были заново отстроены Байша, Шиаду и Авенида — районы дорогие, престижные и модные. Знать и буржуазия, до землетрясения охотно селившаяся в нижней части Морарии, предпочла новомодный стиль «помбалино», своеобразное португальское переосмысление классического барокко, с его высокими потолками, огромными окнами и мраморными лестницами. За последние два столетия старинный район превратился в место обитания «городского дна»: преступники, проститутки, списанные на берег матросы.
«Добил» Морарию Антонио Салазар, премьер-министр Португалии, создатель режима, которые современные португальцы называют фашистским, и который был уничтожен в результате Революции Гвоздик в 1974 году. По его приказу в середине XX века на площади Мартим Мониш были снесены чудом уцелевшие дворцы португальских аристократов. Площадь превратилась в огромный пустырь, дома медленно разрушались, лавки и кафе массово закрывались, на их месте немедленно появляились грязные нелегальные притоны. Неудивительно, что в начале века двадцать первого именно Морария стала излюбленным районом самых бедных эмигрантов: холодные дома, грязные улицы, отсутствие полицейских – а значит дешевое жилье и возможность жить, не подчиняясь закону.
Львиная доля знаменитого очарования Лиссабона – это обшарпанные стены домов, гриль прямо на улице, вывешенное на просушку белье во дворах. Это удивительная атмосфера средневековой деревни в центре европейской столицы. Но Морария, увы, пошла дальше, превратив свои прелестные старинные улицы в те самые «джунгли», о которых говорил пять лет назад мой новый «друг»:
— Почему ты ходишь здесь без мужчины? Ты понимаешь, что это опасно? Ты заблудилась? Я провожу тебя. Где ты живешь?
— Здесь, в Морарии.
— Ты или очень храбрая, или очень глупая. Пошли.
Мы поднимаемся по одной из многочисленных лестниц. Я узнаю, что моего провожатого зовут Леандро, он приехал из Анголы в надежде найти работу, но пока как-то не складывается: «потому что кругом одни китайцы».
— А мэр Антонио Кошта – он храбрый или глупый? – спрашиваю я, имея в виду наделавшую шума историю с переносом его офиса из роскошного особняка на берегу Тежу в Инденденте, самый криминальный район Лиссабона, куда многие годы боялись заходить даже вооруженные полицейские.
В 2001 году социалист Кошта стал мэром Лиссабона и решил применить в депрессивных кварталах знаменитую «теорию разбитых окон». В надежде, что присутствие городского правительства оживит умирающую Морарию, он арендовал полуразрушенный особняк, отремонтировал его и объявил, что администрация мэра ближайшие несколько лет будет располагаться здесь. Инициатива Кошты вызвала неодобрение прежде всего сотрудников его аппарата: им вовсе не хотелось каждый день ходить на работу мимо помоек, заколоченных лавок и мрачных эмигрантов, сбивавшихся в банды по национальному признаку. Однако Кошта настоял на своем, и вскоре весь Лиссабон с удивлением наблюдал стремительные перемены к лучшему. Первыми с улиц Морарии исчезли проститутки, затем начали пропадать наркоторговцы. Вновь открылись мелкие магазинчики и уличные кафе. Здесь все еще опасно, но все же можно ходить, не боясь, что у тебя отберут сумку и мобильный телефон.
Леандро пожимает плечами. Уроженец Анголы, он так и не смог найти работу в Лиссабоне, но зато быстро усвоил типичные для португальцев фатализм и осторожность в мечтах: vamos viver, поживем – увидим.
У лестницы, ведущей на ларго (так португальцы называют совсем маленькие площади), где я живу, Леандро останавливается, словно перед ним опустили невидимый шлагбаум.
— Дальше сама.
Я хочу угостить его кофе в благодарность за заботу, но знаю, что он откажется. Дело в том, что наше ларго – это крохотный анклав белых «алфасинья» в эмигрантском районе. «Алфасинья» значит «салатник», то есть тот, чьи предки поколениями выращивали на холме у замка Святого Георгия «alface», салат-латук – в тощие годы им питались и люди, и скот. Быть «алфасинья» все равно что быть «коренным москвичом»: это не просто принадлежность к определенному социальному слою, это образ мыслей и особенное отношение к жизни. Мир вокруг может меняться сколь угодно быстро и непредсказуемо – алфасинья всегда будет смотреть на эти перемены с легким сарказмом. У него есть собственная жизнь и собственные правила, нарушить которые его не заставит ничто. То есть, Лиссабон, конечно, город толерантный, и дело вовсе не в том, что Леандро темнокожий, расизмом тут и не пахнет. Просто он «чужой», «пришлый», он не из общины алфасинья, и потому на ларго даш Олариаш ему не будут рады. С чужаками здесь вежливо холодны, и нужно приложить довольно много усилий, чтобы заслужить статус «своего». Я это сделала, а Леандро не хочет. Поэтому я иду пить кофе одна.
Понятие «сосед» для алфасинья священно, и это понятно, ведь вся жизнь тут на улице. Соседи – это почти семья, где взаимовыручка и привычка держаться вместе возведены в культ. Морария давно не мавританская резервация, но «островная» ментальность никуда не делась: каждая маленькая община в байрру нацелена на автономность. Поэтому здесь на каждой улице свое кафе, свой магазинчик, свои мясники и булочники и даже собственная похоронная контора. Все, что нужно для приятной жизни и достойной смерти.
Перед тем как войти в овощную лавку доны Элены, я прячу в рюкзак пакет из супермаркета – большие магазины зло, покупать надо «у своих». Таковы правила. Мне нужно забрать пару свежих манго, которые дона Элена заказала специально для меня. Тут так принято: базовый набор продуктов, а если нужно что-то особенное – определенный кусок говяжьей туши, стиральный порошок привычной марки или не слишком популярный фрукт – его закажут и привезут. Особый заказ, будь то свежая рыба или вот мои манго, лежат на виду, но не подаются: «Это для соседки из голубого дома, у нее вечером будут гости».
Cоседи бурно обсуждают вчерашнюю полицейскую облаву на соседней улице: работящим китайцам надоели парни из Мозамбика, торгующие наркотиками, и они натравили на них ребят из PSP (Policia de Seguranga Publica). Это городская полиция, которая многие годы игнорировала творящийся в Морарии беспредел, а теперь вот, наконец, взялась за дело.
— Их проблемы – это не наши проблемы, — резюмирует дона Элена, кивая в сторону мозамбикского сквота ниже по улице.
Много лет примерно такого же мнения придерживались и городские власти. Морария жила по своим законам, временами идущим вразрез с уголовным кодексом. А потом появился Антонио Кошта. Некоторые и сейчас думают, что своим вторым рождением, которое началось в 2011 году, Морария обязана восточным корням тогдашнего мэра: мол, кровь не водица, старался для выходцев из Индии и Пакистана. Вряд ли, конечно, образованный и активный Кошта думал об этом, когда переезжал в самый криминальный квартал Лиссабона. Из своих пятидесяти лет он ни дня не жил в бедности, о чем поначалу ему не давали забыть обитатели Морарии. Что, мол, ты, успешный адвокат, сын известного писателя, богатенький буратино, знаешь о проблемах нищих эмигрантов? Даже индийские корни Кошты первое время работали против него. Мэр с гордостью говорил, что одним из его предков был знаменитый филосов-брахман. Так это ж высшая каста, жрецы и чиновники, все индийские богачи из касты брахманов, фыркали в Морарии. «Не за тем мы сюда ехали, чтобы нас и тут унижали богатые», — открыто возмущались индийские эмигранты. Местные «хозяева джунглей» призывали бойкотировать ремонт улиц и даже пытались гонять каменщиков, чинящих знаменитый лиссабонский «павименту» — мозаичное покрытие тротуаров. А потом как-то успокоились, и оказалось, что Кошта не так уж плох. «Для него фонарь не ищем», — снисходительно говорят об бывшем мэре, а теперь одном из главных претендентов на пост премьер-министра. В том смысле, что прочих-то политиков давно пора развесить на фонарях, потому что воры и мошенники, ladroes одним словом.
Площадь Интенденте и прилегающие улицы не узнать. Отреставрированные дома, открывшиеся после многолетнего перерыва кафе, магазинчики, скверы… Даже фонтан, у которого пять лет назад я встретила Леандро, заработал.
Морария, словно пробудившаяся от столетнего сна Спящая Красавица, огляделась и начала прихорашиваться. Некоторые процедуры, конечно, оказались болезненными.
— Вы серьезно хотите, чтобы я убирал собачье дерьмо? – возмущался один из старожилов Морарии сеньор Жоао, когда сотрудники мэрии принесли ему домой специальные пакеты. – А завтра что, улицы мыть заставите? И зачем столько всего? Мне семьдесят лет, как я должен разбираться во всем этом?
— Вот эти маленькие – для вашей собачки, — терпеливо растолковывал молодой парень с наклейкой «волонтер». – Вот эти желтые – для пластика, голубые для бумаги, а для стекла поставили специальный контейнер. Сеньор Жоао закатывал глаза и проклинал «молодежь, не имеющую уважения», а сейчас не только сортирует свой мусор, но и пристально следит за тем, чтобы это делали другие.
Тот волонтер – один из тех, благодаря кому Морария так стремительно меняется. Он из ассоциации Renovar a Mouraria, общественного движения за обновление района, которое родилось шесть лет назад из идеи нескольких молодых людей, уставших жить среди грязи и криминала.
— Ты же видела, что тут было, — говорит Мария. Она родилась и выросла здесь, на улице Мельников, и, в отличие от большинства местной молодежи, не захотела переезжать в комфортабельные новые районы. – Десять лет назад самой большой мечтой моих ровесников было вырваться отсюда. Морария старела, молодые уезжали, это был настоящий исход. Я их не осуждаю, кто захочет растить детей на улицах, где торгуют наркотиками и почти не говорят по-португальски.
А еще здесь почти невозможно припарковать машину. В старых домах нет лифтов и центрального отопления. Это ведь только кажется, что в самой теплой столице Европы не бывает зимы – холодные ветра с океана превращают лиссабонские плюс десять в московские минус двадцать. Добавьте к этому ревущие по ночам мотороллеры, грохот ангольской танцевальной музыки «кизомба» из окон проезжающих автомобилей, и сомнительных личностей, которые целыми днями околачиваются по улице. Те самые «джунгли».
— Но это наш дом, и однажды мы решили навести тут порядок, — рассказывает Жоао. Днем он настраивает интернет и кабельное, а по вечерам приходит в Renovar Mouraria. Маленькая сцена, на которой теперь танцуют кизомбу – его рук дело.
Поначалу ассоциация существовала исключительно на пожертвования, которые неохотно делали местные жители. Главной проблемой Морарии были и остаются эмигранты, многие из которых не знают португальского языка и предпочитают жить согласно собственным традициям.
— Когда мы только начинали, никто не понимал, зачем мы вообще все это затеяли, — вспоминает Мария. – Но мы подумали, что многонациональность из проблемы можно превратить в достоинство. Нигде такого нет, а у нас будет.
— Да, это такая «фишка» Морарии, — поддерживает ее Дэв из Непала. На его «ужин» — классические блюда непальской кухни – пришло около ста человек, и он страшно гордится собой. Традицию устраивать «национальные» ужины (три блюда, от десяти до двадцати евро с человека) тоже придумали в Renovar a Mouraria.
Власти заметили ассоциацию после того, как вокруг активистов объединились около трехсот человек. Деньгами помогают скромно, но хотя бы не мешают и без проблем дают разрешения на уличные концерты и шествия.
Жоао протягивает мне свежий выпуск газеты Rosa Maria – издания ассоциации, все авторы которого тоже волонтеры. На передовице – карта кафе и ресторанов Морарии на двух языках, португальском и английском. Это проект Tasquinhas: туристический маршрут по типичным лиссабонским тавернам и ресторанам. И туристам хорошо, и владельцам бизнеса прибыль.
Мы обсуждаем другие проекты ассоциации – уроки йоги, кинопоказы, конкурс фаду, фотовыставку. Потом Мария встает, ей нужно идти на урок португальского для эмигрантов.
— Знаешь, что в этом самое лучшее? – говорит она на прощанье. – У все, кто приезжает сюда за лучшей жизнью, есть планы. Я люблю, когда эти планы реализуются.
Планы есть и у Дэва: как только кончится кризис, он откроет собственное кафе.
Представляешь, в Лиссабоне только один веганский ресторан. Один на весь город! Он, правда, тоже здесь, в Морарии, но я думаю, клиентов хватит всем. Люди хотят быть здоровыми…
Я не спорю, хотя сама предпочитаю честный кусок жареной курицы в закусочной на нашем ларго. Проходя мимо затянутого строительной сеткой соседнего дома, слышу, как дона Элена говорит невестке:
— Говорят, этот дом и тот, за углом, купили какие-то французы или китайцы… Отремонтируют и продадут.
— Ну и пусть китайцы, — отвечает невестка. – Это же не ремонт, а реставрация. По закону фасад-то они сохранят.
Год назад это были живописные руины с остатками былой красоты – стрельчатые оконные проемы, ржавые узорные решетки на двери, старинные панно из азулежу ручной росписи на фасаде. Дом действительно купили и квартиры там действительно будут очень дорогими. Я знаю это от Леандро – он работает на этой стройке прорабом.
— Квартиры уже продаются, — по секрету сообщил он. – Какие-то парни из Швеции уже почти выкупили целый этаж.
— Как быстро все меняется, да?
— Ну, это ведь по прежнему мои джунгли, — засмеялся Леандро.
И мы с ним пошли пить кофе в «Ласточки». Кафе, куда пять лет назад он даже не заходил.
