Поезд резко затормозил у станции. Тусклые фонари выхватили из темноты трещины на колоннах обветшалого здания. Деревянный, выкрашенный «под камень» вокзал был пуст и гулок, и пустота эта даже на расстоянии обдала Анну каким-то потусторонним холодом. Она занесла ногу, чтобы шагнуть на перрон, но вместо искрошенных бетонных плит ощутила пустоту. Сердце ухнуло вниз, поручень заскользил в ладони, липкой от утробного ужаса перед невидимой бездной. Прыгай, ты еще можешь успеть, застучало в висках.
Поезд начал набирать ход, и Анна заметалась: сойти на станции или остаться в вагоне? Там, во тьме провинциального городка, что уже начал удаляться, осталось что-то важное — но что? Однако отстать от поезда станет катастрофой, другого не будет, и она никогда не попадет туда, куда ей нужно — но куда?
Сойти или остаться? Решать надо сейчас, через несколько мгновений свет вокзала растает, и поезд продолжит привычное движение сквозь непроглядную темноту.
Сойти или остаться?
Глава 1.
Анна открыла глаза и уперлась взглядом в низкий белый потолок.
Сердце колотится, во рту сухо — как у любого живого существа после ночного кошмара, мысленно усмехнулась Анна. Сны всегда были ее проклятием, она знала, что привыкнуть к ним нельзя, но можно не дать им проникнуть в реальность. Провести границу и оборонять ее, потому что сны обладают силой менять реальность. Особенно плохие сны.
Сквозь маленькое окно сочился жемчужный свет зимнего утра. За ночь спальня остыла, но в постели было тепло, пожалуй, даже жарко. Минутная стрелка старинных настенных часов вздрогнула, перепрыгнула на одно деление вверх, и комнату наполнил глуховатый звон. Дождавшись, когда тишина поглотит звук последнего, восьмого, удара, Анна откинула толстое пуховое одеяло и спустила ноги с кровати. Под пушистый лис пижамы немедленно проник ледяной воздух.
— С добрым утром, — пробормотала она. Изо рта вырвалось облачко пара, что означало — влажность в доме достигла критической отметки, и пора делать то, что Анна малодушно откладывала вот уже неделю: сушить и проветривать.
По сравнению с маленькой сумрачной спальней кухня казалась слепяще огромной, словно полярная пустыня — и такой же холодной. Ежась в просторной пижаме-кигуруми и то и дело потирая руки, Анна взяла с полки старомодный кофейник и поставила его на плиту. Огонь зажегся нехотя и горел тоненьким синим обручем: пора менять газовый баллон.
В ожидании кофе Анна распахнула окно, выходящее во внутренний двор, и увидела тачку с дровами. Толстые дубовые поленья лежали отдельно от тонких эвкалиптовых чурочек, предназначенных для розжига — эвкалипт быстро занимается, дает много жара и так же быстро прогорает. Дуб горит медленно, часами, еле слышно потрескивая и отдавая тепло, накопленное за долгое португальское лето.
— Это как с мужчинами, — смеялась Мария, соседка, что взялась обучить Анну премудростям обращения с камином. — Много огня, искры — это на один вечер. А для жизни нужен дуб, иначе замерзнешь.
Ее муж Педру, невысокий, крепкий, широкоплечий, явно был из тех, с кем тепло. Мария вышла за него после того, как овдовела, а случилось это давным-давно, что не мешало Педру ненавидеть ее «первого» со сдержанной страстью истинного горца. «Да я бы имя его давно забыла, если бы не ты, дурак!» — смеялась Мария. Она много смеялась, и ее природная веселость рядом с угрюмым Педру выглядела как цветущий вьюн, что растет, обвивая корявый ствол могучего дерева.
Вот уже почти месяц Мария и Педру были единственными собеседниками Анны. И вообще единственными людьми, которых она видела — впрочем, нечасто, поскольку, хоть их дома и были когда-то единым целым и по-прежнему делили один внутренний двор, соседи держались на расстоянии. Не из высокомерия, а просто вот так они, жители и уроженцы горной деревни, понимали вежливость: человек хочет побыть один — человек имеет на это право.
Они и бровью не повели, когда Анна, измученная бессонницей, терзаемая страхом, замерзшая и смертельно усталая, толкнула калитку и пробормотала слова благодарности: спасибо, что дождались, простите, что так поздно. Автомобиль, что привез ее из Лиссабона, скрылся в зимней ночи. Водитель уехал, лишь только она захлопнула за собой дверцу, не дав себе труда убедиться, что в доме вообще кто-то есть. Анна знала, что он следует инструкциям, но ведь люди не роботы, можно же проявить хоть немного участия, а не бросать ее в темноте и холоде, без ключей, без связи, без возможности даже разглядеть, куда ее привезли.
И потому протянутая в этой темноты рука Марии, теплая, крепкая — человеческая! — значила для нее больше тысячи слов. О вас позаботятся, сказали ей в Лиссабоне, и о вашем уединении тоже, вы ведь этого хотите?
Анна действительно жаждала уединения и была благодарна и соседям, и этой маленькой деревне в предгорьях Серра ду Асор, и самим горам — за тишину, за изумрудную долину, за ледяной хрусталь пересекающего ее ручья и звяканье колокольчика на шее коровы Марты. За убежище, которое каждый новый день делал все надежнее, потому что зима, словно суровый страж, понемногу перекрывала дороги, защищая деревню от враждебного внешнего мира.
Из восьми домов, которые, собственно, и составляли весь этот затерянный мир, только один был обитаем. Остальные, добротные, крепкие, заново отремонтированные, большую часть года стояли закрытыми, оживая лишь на несколько летних недель и пару рождественских дней. Их давно купили и привели в порядок богатые горожане из тех оригиналов, кому горы приятнее океанских пляжей. Содержание этих домов, называемых здесь casas das ferias, обходилось недешево и обеспечивало работой единственных постоянных постоянных жителей деревни, Марию и Педру. Мария присматривала за домами, Педру выполнял функции садовника и мастера на все руки. В доковидные времена в деревне частенько появлялись туристы — снимали жилье в короткую аренду, благодаря чему Мария научилась немного английскому, немного немецкому, чуть-чуть французскому, а по-испански она говорила с рождения. Педру этого полиглотства не одобрял: если уж принесла тебя, иностранца, нелегкая, так говори по-португальски.
Они были простые и добрые люди, однако Анна отчего-то не сомневалась, что при других обстоятельствах Педру без колебаний пустил бы в ход одно из своих охотничьих ружей, а Мария помогла бы в случае чего замести следы. Это горы, вспомнила Анна, чужаков здесь не любят.
Дом, в котором она поселилась, был огромен или, вернее, показался бы таковым любому, кто привык обитать в пространстве обычной городской квартиры. Анна подозревала, что когда-то он представлял собой нечто вроде пчелиного улья: множество крошечных комнатушек-сот, некоторые без окон, что на первый взгляд кажется дикостью. Но именно в них, темных, тесных, селили самых слабых и уязвимых, детей и стариков, потому что суровыми горными зимами эти комнаты лучше прочих хранили драгоценное тепло.
От того изначального дома новые хозяева оставили только стены — монументальные, полуметровые, сложенные из камня. Внутренние перегородки и потолок были снесены, пространство открыто до самой крыши, стены очищены от штукатурки и покрыты лаком, от чего каменная кладка приобрела благородный тусклый блеск, особенно красивый в отблесках каминного огня.
Каминов в доме было три, все рабочие, все открытые, нуждающиеся в постоянной чистке, и Анна выполняла эту грязную работу с удовольствием. По назначению, впрочем использовала только тот, что обогревал часть гостиной — закуток с диваном и парой кресел, отделенный от общего пространства первого этажа плотной портьерой. В этом закутке она проводила вечера, бездумно глядя на огонь и гаснущее в горах солнце. Отгородившись от всего мира, спрятавшись за могучими каменными стенами, она сидела в уютном продавленном кресле и выходила из своей летаргии только чтобы подбросить в камин пару поленьев из огромной плетеной корзины. Наполнять ее дровами было обязанностью Педру.
За тем, чтобы Анна не голодала, следила Мария. Дважды в неделю она ездила в город пополнять запасы, вооружившись длинными списками и ящиками, чтобы складывать покупки. Разгружая старый пикап, Педру чертыхался и жаловался на боль в спине, но ни разу не позволил Анне дотащить ящик с ее именем до кухни. Приносил лично, причем не через парадный вход, а со стороны кухни — с непременным стуком и ворчливым «Не за что» в ответ на благодарность.
Кроме того, Мария убирала дом — гостиную, занимающую весь первый этаж, просторную кухню полуэтажом ниже и три спальни, оборудованные в полуподвале, который раньше был чем-то вроде склада. «Тут и ягнят зимой держали, и поросят, а теперь ничего нет, все в магазине покупают», — говорила Мария с явным осуждением, хотя сама держала только собаку и десяток кур. Она надраивала латунные шарики кроватей, полировала исполинские деревянные буфеты, выбивала ковры, устилающие каменный пол во всем доме — нисколько не задумываясь, что поддерживать идеальную чистоту, в сущности, не для кого. Ей платили за еженедельную уборку, и она честно отрабатывала свои деньги.
Анна платила тоже — за доставку продуктов, за дрова, которых у нее уходило много, за мелкие услуги вроде стирки постельного белья. Купила у Марии несколько пар толстых носков из овечьей шерсти и каждое утро получала пару свежих яиц, а по субботам — аккуратно выписанный счет, листок из блокнота с подробным отчетом, сколько чего было сделано и куплено за неделю. Налогов с этого Мария, ясное дело не платила, но считала, что во всем должен быть порядок — хоть бы и в обход государства с его волчьим аппетитом.
Жизнь в деревне оказалась тихой и комфортной, Анна назвала бы ее «устроенной» — без новостей и неприятностей, без особых событий и без расспросов: Мария и Педру приняли Анну как факт и никогда не интересовались, что привело ее, иностранку с плохим португальским, в их маленький деревенский мир. Анна не могла понять, любопытно им или нет, и в конце концов решила, что это неважно: не спрашивают — и слава богу.
Она тоже не спрашивала. Например, как называется деревня. Дорожный щит на въезде, конечно, был, но кто-то срезал с него табличку с названием населенного пункта, заботливо оставив знак ограничения скорости. Не пыталась выяснить, что это вообще за место, и далеко ли до ближайшего города. Не интересовалась, бывают ли здесь другие люди, кому принадлежит дом, кто владел им раньше, и кто эти люди на выцветших черно-белых портретах с клеймом «Ателье — Лиссабон — 1926». Во-первых, таковы были условия: никаких вопросов, никаких телефонов, при первой же попытке связаться с внешним миром — немедленное возвращение в Лиссабон: «Ваша проблема перестанет быть нашей». А во-вторых, Анне было все равно. Горы — Серра ду Асор, километров 200 от Лиссабона. Этой информации ей было достаточно. Пока достаточно.
Крышка кофейника зазвенела, изогнутый носик выплеснул несколько капель кипятка. Анна достала жестянку с кофе и некоторое время наблюдала, как набухает в воде кофейная пыль. Потом перемешала содержимое кофейника деревянной ложкой и, прихватив кусок вчерашнего хлеба, отправилась в гостиную. Там, за огромным семейным столом из полированного дуба, она обычно завтракала. Туда же каждый день, ровно в половине девятого утра, Мария приносила мобильный телефон — старый кнопочный аппарат, какие теперь не покупают даже детям. И ровно в восемь тридцать пять он тихо звякал.
— Доброе утро. Новостей нет, — не дожидаясь ее ответа, обычно произносил голос в трубке. — Вам что-нибудь нужно?
— Ничего, спасибо, — неизменно вот уже на протяжении нескольких недель отвечала Анна.
— Что ж, хорошего дня.
— Хорошего дня.
Она допивала кофе и уносила старинную, с гербом и клеймами, чашку на кухню, а когда возвращалась, чтобы поставить ее обратно в буфет, телефон исчезал. С какого номера делались эти ежеутренние звонки, Анна не знала — определитель номера у аппарата отсутствовал. Так что связаться со своим собеседником не могла бы при всем желании, которого, впрочем, и не было. Чем меньше связей с внешним миром, тем спокойнее. Она понимала, что это временное затишье. Однажды ей скажут, что новости появились. Что пришли в движение силы, загнавшие ее в этот богом забытый угол. Они ведь никуда не исчезли, даже не затаились, просто на время выпустили ее из поля зрения — впервые за много лет. Но это время было Анне необходимо, и перед каждым звонком она молилась, чтобы все оставалось по-прежнему. Еще немного. Еще хотя бы один день.
Телефон привычно звякнул, Анна вздрогнула, пролила кофе на вышитую льняную салфетку и каким-то шестым чувством поняла, что ее время вышло.
— Вам пора возвращаться. Будьте готовы к девяти вечера.
— Но я… — Анна судорожно терла кофейное пятно на салфетке и пыталась придумать вескую причину, почему возвращение пока невозможно. — Я не хочу!
— Боюсь, это уже не вопрос вашего желания, — усмехнулся собеседник. — Кое-что изменилось. А кроме того, скоро Рождество и Новый год. Это место перестает быть … эээ… безопасным.
— Но есть ведь и другие деревни! — Анна была в ужасе. — Мне не нужен такой большой дом, и помощники не нужны, я могу жить одна! Выше в горах, или на каком-нибудь хуторе… Не навсегда, конечно, мне просто нужно еще немного времени!
Но голос был непреклонен:
— Сегодня вечером, около девяти. До скорого.
Когда Мария, вооруженная набором тряпок и ручным пылесосом, появилась в гостиной, Анна все еще сидела за столом. Словно почувствовав отчаяние, затопившее весь огромный дом, Мария поежилась и вышла во двор. До Анны донеслось зычное «Педру, а ну-ка иди сюда!». В ответ что-то во дворе грохнуло, басовито гавкнул Пуффи, здоровенный, ростом с теленка пес породы эштрельская овчарка, и через минуту на пороге появился Педру — мрачный, лохматый, с бензопилой в руке. Мария вошла следом.
Супруги обменялись растерянными взглядами, после чего Педру, вопреки всем своим принципам, приблизился к Анне и положил руку ей на плечо. Вторая все так же держала бензопилу.
— Что случилось, menina?
От теплой тяжести этой руки, от ласкового «девочка», которое шло Педру не больше чем фрак или меховые розовые тапочки, Анна чуть не разрыдалась. Или, вернее, она подумала о том, что хорошо бы вцепиться руками в пиджак Педру — господи, почему он в пиджаке, умер, что ли, кто?? — и выплакать все, что накопилось, а Мария гладила бы ее по спине и бормотала что-нибудь утешительное. Хорошо бы, да. Но две минуты облечения не стоят неловкости, которая повиснет между ними потом. А она будет, непременно, потому что после таких сцен всегда бывает неловко — это Анна усвоила с детства. И неважно, что сегодня она уедет отсюда навсегда, и Педру вместе с Марией, и горной деревней, и лошадью, что пасется на лугу, останутся в прошлом.
Поэтому она сморгнула слезы и ровным голосом, тщательно подбирая португальские слова, ответила:
— Все в порядке. Но я должна вернуться в Лиссабон. Сегодня.
Если супружеская пара и удивилась, то никак этого не показала. Мария кивнула и принялась убирать со стола. Педру же поскреб затылок и уточнил:
— Значит, мед для сеньоры не покупать?
— Мед? — опешила Анна. — Сколько же, вы думаете, я ем меда? Я что, медведь?
— Зима длинная, — пожал плечами Педру. — А в Пиодане лучший мед, какой я знаю.
Пиодан. Одна из самых красивых деревень Португалии. Анна читала о ней в путеводителе и все собиралась как-нибудь поехать, да так и не собралась.
Словно угадав ее мысли, Мария предложила:
— Поезжай с ним. Два часа, туда и обратно. Погуляешь, посмотришь, а вещи твои я соберу.
Взгляд у нее был спокойный, уверенный и прохладно ясный, как у человека, который привык содержать в порядке не только дом, но и голову. И Анна подумала — впервые с тех пор, как приехала сюда — что, пожалуй, веселая жена горца не так проста, как хочет казаться. Да и супруг ее тоже, ведь за два месяца они впервые упомянули географическое название. До сегодняшнего звонка им удавалось не называть по имени даже реку в долине. Даже название города, куда Мария ездила за покупками. Ни писем с адресом, ни магазинных чеков — словно мира за пределами деревни не существовало вовсе. И все так просто и естественно, что Анна обратила на это внимание только сейчас после того, как запрет, очевидно, утратил силу.
Голос в телефонной трубке сказал: кое-что изменилось.
Видимо, Педру и Мария тоже об этом знали.
Очень нравится, жду продолжения с нетерпением)