Солнечный день в зимнем Лиссабоне — верная примета Большой Стирки. Льется вода, гудят стиральные машины, скрежещут веревки, на которые хозяйки вывешивают белье. Все говорят о стирке ну и еще немного о том, что скоро весна — и вот тогда-то можно будет постирать вообще все, включая даже обувь! А еще же перины, ковры и тяжелые бархатные портьеры, которые еще в ходу у жителей старого города, и которые нельзя сдавать в прачечную:
— Разве же китайцы умеют обращаться с такой сложной тканью?
— Но, бабушка, китайцы изобрели бархат!
— Это они так говорят!
А еще в солнечные зимние дни моют окна. Высшая добродетель хорошей хозяйки — мыть только водой, без всяких новомодных «пшикалок».
— Запах от них, как от формалина, вы простите, пожалуйста.
Владелец хозяйственной лавки, торгующий этими самыми «пшикалками», не обижается.
— Понимаю, сеньора. Возьмите воск для натирания пола, он совершенно натуральный.
— От пчел? — ехидно интересуется внук-подросток, отбывающий семейную повинность выходного дня. Он ходит с бабушкой по магазинам и получает тычок всякий раз, как достает из кармана телефон.
— От кого же еще! Роботы, если я ничего не путаю, воска не делают! Попрощайся с сеньором, Тьягу, у нас еще много дел.
Тьягу вздыхает. Он не понимает, откуда у бабушки — а на самом деле она ПРАбабушка — столько энергии. Новенький телефон Тьягу садится быстрее. Даже если не качать игрушки.
Если солнечный день приходится на субботу, на Санта Кларе оживает Разбойничий рынок. Нет, он работает в любую погоду, но когда солнце — он превращается в настоящую ярмарку со всеми сопутствующими атрибутами: цирковыми артистами, музыкантами с Кабо Верде, зазывалами и веселыми проходимцами, которые интимным шепотом предлагают «старинный золотой ролекс за тридцать евро — даром, сеньора, просто даром, порадуйте своего мужчину!»
Пахнет пирожками с треской и раздавленными лимонами. На террасе у «Трех Марий» не протолкнуться: все хотят кофе, шоколадных пирожных и место на солнышке.
Под умелыми пальцами индийского мальчика поют медные чаши. Бесполезные и прекрасные, с формами столь же совершенными, как лицо их продавца, они собирают толпу зевак. Длинные смуглые пальцы медленно движутся по краю чаши, извлекая глубокий звук, похожий одновременно на стон и смех. Очарованные скандинавы достают кошельки.
Маленькая ангольская девочка примеряет пончо — ей нравится, что оно яблочно-зеленое и отделано рыжими кистями. Но больше всего ей нравится торговец, молчаливый индеец из Перу, который держит перед ней зеркало и не предпринимает ни малейшей попытки продать свой товар. Девочке хочется, чтобы индеец сказал, какая она красивая. Но индеец смотрит на белоснежный купол Пантеона и молчит.
— Ты красивая, — говорит мать. Она хочет поскорее купить пончо и пойти пить кофе. — Ты самая красивая девочка в мире.
Но это не то. Девочка смотрит на индейца, крутится, пытаясь поймать его взгляд, и решается только после того, как он сдержанно кивает, подтверждая оценку матери.
— Да, я бы хотела эту вещь, — говорит девочка. Совсем как взрослая. И потому пакет с пончо индеец отдает ей. Она — его клиентка.
Владельцы антикварных лавок — аристократия Разбойничьего рынка — выставляет на улицу старинную мебель и тазы, наполненные сотнями разнокалиберных пуговиц. Бронза, хрусталь, фарфор — все сегодня чуть дороже, чем обычно.
— Посмотрите, как сверкает! — восклицает антиквар, указывая на стеклянные подвески люстры в стиле ар деко. — Причем без всякого электричества! Да она сверкает на пятьсот, а я прошу всего лишь триста!
Лавка, где продают старые книги и разобранные на листы географические атласы — это борт корабля, о который бьется настоящая стихия: развалы самого невообразимого барахла, спускающиеся вниз до самой руа Миранте. Здесь не антиквары, здесь старьевщики. Они раскладывают свой товар прямо на земле и снисходительно посматривают на шикарные ларьки бразильских негоциантов, торгующих носками, бейсболками и поддельными кроссовками «найк».
— Фэйк, — доверительно говорит туристке дородная торговка посудой. — Какая женщина поверит в то, что новый «луи виттон» можно купить за десятку? Смотрите, какой фарфор — вот он настоящий. Алкобаса, номерное изделие, ручная работа!
— Сколько стоит?
— Десять евро.
Пока туристка выбирает между «виттоном» и фарфором, я покупаю ярко-желтую чайную пару, украшенную золотыми розами — в отличие от сумки, она действительно «настоящая».
Сидя на корточках, листаю старый рекламный каталог Бальмена: среди классических бальменовских силуэтов и давно исчезнувших имен — знакомые бренды: ликер, краска для волос, крем для лица…
— Вы мне симпатичны, — раздается у меня над головой. — Поэтому — пятнадцать евро.
— Но это дорого!
Поднимаю голову, чтобы увидеть предмет торга: это бронзовая рамка для фотографии, украшенная птичками и цветами.
— Пятнадцать — это со скидкой. Для всех остальных двадцать пять.
— Дорого, — упорствует покупатель, явно приехавший из Германии. — К тому же тут фото с каким-то мужчиной.
— Какой-то мужчина? — продавец хватается за сердце. — Это мой дедушка!
На черно-белом снимке — немолодой сеньор в кепи и длинном кашне, с папиросой в зубах. Я невольно хихикаю. Немец смотрит на меня и спрашивает по-английски:
— Это действительно его дедушка?
— Ей-то откуда знать! — воздевает руки продавец. — Простите, сеньора.
На самом деле я знаю мужчину с фотографии. Это Альфреду Марсинейру, великий фадишта и один из символов Лиссабона. И я знаю, что продавец совершенно точно не его внук.
— Возможно, — говорю я немцу. — Как вы понимаете, я не могу быть уверена на все сто процентов. Но сходство есть.
Пока немец осмысливает мой корявый английский, я поднимаюсь на затекшие ноги и предлагаю:
— Сеньор, продайте дедушку за двенадцать. Это хорошая цена за подлинного Марсинейру.
Торговец смотрит на меня с изумлением: иностранке с севера не полагается знать, что такое фаду, мир сошел с ума!
Когда немец уходит, я протягиваю торговцу каталог.
— Не сердитесь. Я не хотела портить ваш бизнес.
— Я не сержусь! Как я могу сердиться на такую очаровательную сеньору! Два евро, но только вам, за то, что вы знаете Альфреду Марсинейру. Для всех остальных восемь.
И тут кто-то включает запись Амалии. И ее молодой, чистый голос летит над нашими головами к Тежу, к солнцу. К весне.
