Иду я только что домой. Вечером уезжать, поэтому морда предсказуемо печальная.
Присела у фонтана на Мартим Мониш, смотрю на Замок коровьими глазами. Кто-то за пультом поставил Saudade в исполнении Сезарии Эворы. Хозяин на пути в Брюссель. Ну хоть плачь, елки-палки.
По бортику фантана бегает девчонка лет пяти. Шумно бегает: брызги, вопли, веселье.
Счастливая, думаю, засранка! На работу не надо, уезжать не надо, и жара ее не берет…
Пару раз девчонка подкрадывалась ко мне сзади и смеялась: личико черное лоснится, зубы сверкают — красивый ребенок.
Мама ее, монументальная африканка, все время просила извинения и грозно что-то говорила девочке.
Услышав очередное шлепанье по воде, оборачиваюсь.
Идет. Улыбается. Морда хитрая.
— Привет, — говорю.
— Привет. А ты белая, — отвечает наблюдательный ребенок. — Branca!
— Лола! Немедленно прекрати! Дона отдыхает! Не мешай!
И тут Лола протягивает ко мне руку, разжимает мокрый кулачишко и говорит:
— Тебе.
И я вижу на розовой ладошке крохотный ключик.
В недоумении смотрю на маму Лолы.
— Возьмите, — говорит мама. — На удачу. И для радости.
Пока я соображала, не имеет ли место торговля драгметаллами и эксплуатация детского труда, Лола что-то сказала матери.
— Она спрашивает, можно ли ей вас поцеловать, — перевела мама.
— Конечно, дорогая! — смутилась я.
Когда Лола меня обняла, я почувствовала, что что-то царапает мне шею.
На руке у девочки был браслет — из тех, что называют чармами: цепочка с маленькими фигурками. Лола отцепила ключик, чтобы подарить мне.
— Она увидела, что вы грустите, — сказала ее мать. — Она не любит, когда людям грустно.
По пути домой я зашла в ювелирную лавку и купила цепочку. И несколько фигурок — на случай, если увижу грустного человека.
И морскую ракушку для Лолы.
Но когда я вернулась на Мартим Мониш, ни девочки, ни ее мамы уже не было. Наверно, Лола пошла искать других грустных людей.