Если быть точной, в шесть утра.
Не, окопайся я в норе, меня бы, конечно, никакие пернатые не разбудили.
Но дело в том, что я больше не сплю в норе. Я, видите ли, от одинокой жизни дичаю. Трех дней в тишине достаточно, чтобы я напрочь утратила человеческий облик, переселилась в пуховые носки и начала разогревать кофе в микроволновке. Так что рамках борьбы с одичанием мною было принято решение спать в спальне, есть в столовой и пить из бокалов — в общем, слезать с пальмы обратно за землю и постепенно возвращаться к состоянию «человек прямоходящий».
Нора — она почти как бункер: полуметровой толщины стены с двумя окнами-бойницами. А спальня, кроме таких же бойниц, оборудована окном, которое выходит на ларго. В ясные летние дни очень приятно проснуться, распахнуть ставни и позавтракать в постели, слушая город и кидаясь едой в голубей. Ну, разумеется, если кто-нибудь проснется раньше, спустится в кафе и притащит горячих булочек.
А когда тебя в шесть утра будит трагический вопль петуха, и за окном не то чтобы темень, а какая-то унылая серая тоска, настроение получается немного другое. Особенно если у тебя и так будильник стоит на семь, потому что Хозяин улетает в командировку на Крит, и надо успеть вынести ему мозги по скайпу, потому что по телефону их выносить не так интересно.
Петух орал минут десять, потом заткнулся, потому что какой-то добрый самаритянин оторвал ему башку пошел дождь. только я задремала, наступило семь утра. Увидев мою морду в скайпе, Хозяин неприлично заржал и назвал меня … нет, не скажу, как. Ладно, поговорили, я опять залезла под одеяло и собралась дрыхнуть до обеда. И тут вдарили колокола. Все сразу. На Грасе, на колокольне Сэ, на Мартим Мониш и, понятное дело, в церкви на нашем ларго.
Ну, думаю, раз вы со мной так, то выбора у меня нет. Не можешь победить революцию — возглавь ее. Пойду и я на службу. Христианка из меня та еще, но обозначиться в общине следовало давно, а то дона Марта, Кармен и гробовщик начали на меня как-то нетолерантно поглядывать.
Ко второму звонку, конечно, опоздала. Прокралась за бархатный занавес когда месса уже началась. Встала в уголке, слушаю, мало что понимаю и стараюсь не вертеть башкой. Церковь крохотная, вмещает человек пятьдесят. И из этих пятидесяти условно молодых только двое — я и Кармен. Минут через пятнадцать, сочтя свой социальный долг выполненным, я пошла завтракать. Сижу в кафе, жую рыбную котлету, смотрю — Кармен с улицы рукой машет: мол, выходи, поболтаем.
— Молодец, — говорит, — что зашла.
— А чего это, — спрашиваю, — у тебя цветы?
— Церковь украсить. Хочешь помочь?
Вообще-то мне не очень хотелось. Честно говоря, мне хотелось доесть свою котлету, подняться домой и уютно устроиться на балконе с сигаретой и чашкой кофе. На солнышке, которое как раз появилось.
— Это быстро, — сказала проницательная Кармен и сунула мне в руки стеклянную вазу.
Я взяла вазу и уронила ее на мощеный тротуар.
— Бля, — сказала я и присела, чтобы собрать самые крупные осколки.
— Bom dia, — ответил сверху приятный мужской голос.
— Это наш падре, — сообщила Кармен. — А это наша новая соседка.
Как хорошо быть кротом, подумала я. Вот щас бы прорыть в тротуаре дыру — и через систему подземных тоннелей смыться на другой берег Тежу. Это ж не первая моя гастроль на ларго. Каждая моя попытка проявить минимальную социальную активность превращается в цыганочку с выходом. Скоро люди перестанут меня жалеть и начнут бояться.
— Что вы делаете? — спросил падре.
Тару бью. Наношу урон. Расшатываю основы католицизма.
— Не делайте этого, пожалуйста, — сказал падре, отбирая у меня осколок. — Это опасно.
Кармен засунула голову в кафе, что-то прокричала, и на улицу вышел хозяин заведения — с веником и совком. Убрал следы погрома и со словами «Еще котлету будешь? Осталась одна» ушел в сторону помойки.
— Сеньора католичка? — ласково осведомился падре.
— Ортодокс, — вжав голову в плечи, ответила я. Вот щас он подумает, что я вазу-то нарочно грохнула, с целью разжигания межрелигиозной розни.
Падре засмеялся и что-то сказал Кармен.
— Он говорит, что может дать тебе адрес православной церкви в Лиссабоне, — перевела Кармен. Ну понятно, сплавляет меня подальше, иди, мол, к своим, там погромы устраивай. — Или, если ты не очень религиозна, приходи сюда, это христианский храм, тебе будут рады.
Я зачем-то протянула падре руку и бодро квакнула:
— Сенк ю вери мач, ай хэв муйту биг респект пара юр традишн.
Падре жутко серьезно ответил, что он тоже рад знакомству. Пожал мне руку и скрылся в церкви. Стараясь не ржать, Кармен велела мне пойти и доесть свои котлеты и быть очень, очень осторожной. Типа, take care и всетакоэ.
— А ваза, — спрашиваю, — заплатить же надо за бой посуды!
— Сходишь потом в «Поллукс», там на первом этаже такие вазы по четыре евро.
Вернувшись в кафе, я обнаружила, что мои котлета и сок заботливо перемещены со стойки на столик, сумка повешена на крючок, а хозяин заведения, кстати, звать его Зе, объясняет компании местных пенсионеров разницу между католиком и ортодоксом. Пенсы изумленно моргали и время от времени недоверчиво вскидывали брови.
Закончив объяснять, Зе поставил передо мной чашку горячего кофе с молоком и тихонько сказал:
— Представь: они не знали, что ортодоксы тоже христиане.
— Думаю, это можно простить, — ответила я и мысленно похвалила себя за складную португальскую фразу.
— Этим-то? Конечно. Они же протестанты…
А вот, собственно, церковь на ларго Олариаш.