Однажды на берегу Тежу я встретила бродягу. Я их часто встречаю — видимо, есть у нас что-то общее. Была ночь, светила луна, бродяга был голый и выглядел как человек, который с минуты на минуту отдаст концы — в морском, то есть, смысле, в буквальном. Но и в иносказательном тоже. Отчалит, как говорится, в мир иной и лучший.
— Сэр, — заорала я, свесившись с парапета набережной. — Подождите минуту, сэр!
— Вы меня зовете? — уточнил голый «сэр».
— А кого еще?
— Ну его, например, — бродяга указал на конную статую короля Жузе I, что украшает площадь Коммерции.
— Это монумент! Вы думаете, я разговариваю с монументами?
— А почему нет? — пожал плечами бродяга.
Это было щедро — считать нормальным то, что в мире нормальных является признаком ненормальности. Я люблю щедрых людей.
— Позвольте мне вас спасти, — с пафосом, что диктовали вечернее платье и бессчетное количество шотов в Байру Алту, потребовала я.
— Позвольте МНЕ вас спасти, — сказал бродяга, подхватывая меня на лестнице в тот момент, когда я, наступив, конечно, шпилькой на подол платья, собралась лететь головой вниз. У него нашлась открытая бутылка вина — очень неплохого, и мы стали сидеть на берегу Тежу и смотреть на волны.
— Плохая идея — умереть здесь, — сказала я.
— Да, — сказал он. — Очень плохая. Эгоистичная. Здесь полно людей. Для меня это не очень хорошо. Я вынужден принимать ванну в полчетвертого утра.
И это было величественно: голый бродяга был как египетские фараоны, считавшие Нил своей собственностью. Занимался рассвет, и мой новый знакомый счел, что пора переодеться из ночной тьмы во что-то более осязаемое. Рваные джинсы, мятая рубашка, спутанные седые волосы — красив он не был, но в нем была небрежная свобода человека, осознавшего и принявшего изначальную обреченность всего сущего.
— Моя жизнь дерьмо, — сказал он, безошибочно угадав мой пьяный порыв выкинуть в Тежу туфли на шпильке и оковы цивилизации. — В ней нет никакой романтики.
— Но Тежу, ночь, луна… — заблеяла я.
— Я просто пытаюсь оставаться чистым, — отрезал бродяга. — Что-то в жизни должно быть чистым. Рваным, мятым, старым, чужим — каким угодно. Но обязательно чистым. И стал подниматься по лестнице.
— А если нету? Если вся жизнь — куча грязи? — прокричала я ему в спину.
— Так отмой! — бросил он, не оглядываясь, и пошел в сторону Алфамы, туда, где рассвет.
