Лиссабонские зарисовки 6. Перемены и грешники.

Истории Лиссабонские зарисовкм Люди Португальские истории

Я понимаю, почему некоторые туристы жалуются на то, что в Морарии негде поесть. Не потому что правда негде, а потому что у дверей большинства нормальных кафе — нормальных! немодных! недорогих! — стоит, подняв к солнцу голову, мрачный мужик. Стоит и молча вглядывается в португальское небо. Годами стоит, десятилетиями. Этот мрачный мужик — он, как правило, хозяин кафе. И мрачность его отнюдь не следствие жизненных неурядиц, а свидетельство того, что к еде он относится серьезно. Какие шутки, когда еда.
Сеньор Силва как раз такой: большой, суровый, с лицом, про которое его жена, когда недовольна, говорит «а мавры-то в твоем роду хорошо погуляли!».

В кафе сеньора Силвы ходят только местные, причем всегда одни и те же. Кто с бокалом вина в десять утра — те у стойки. А кто перекусить, тому полагается место за одним из четырех столов. Правила есть правила.
И вдруг — толпа туристов, яблоку негде упасть.
— Сеньор Силва, как много народу у вас! Что случилось?
Сеньор Силва рукавом утирает пот со лба:
— Сыр. Они все идут есть сыр.
— Но у вас всегда был сыр!
— Вот именно! — горько отвечает сеньор Силва. — У меня всегда был отличный зрелый сыр. И кто его ел?
— А сейчас едят?
— А вы смотрите, — говорит он зловеще.
Вылавливает со сковородки кусок свинины, укладывает его в разрезанную булку.
— Ну бифана, — киваю я.
— Да не бифана это! — восклицает сеньор Силва в полном отчаянии. Достает из холодильника мощный кусок овечьего сыра, запихивает в бифану и отправляет сооружение в духовку.
Он так расстроен, что я пытаюсь перевести разговор на другую тему и спрашиваю, тыча пальцем в сковородку с шипящими на ней плоскими блинчиками:
— А это что такое?
— Это, сеньора, тоже сыр. Сырные чипсы. Говорю же: везде этот сыр. Расплавленный, жареный, запеченный…
— Сеньор Силва, это влияние американской кухни, — примирительно говорю я. — Мне эта мода тоже не слишком нравится. Но, правда, я вообще не люблю сыр.
Сеньор Силва достает из духовки оскверненную бифану и стучит по стойке: готово! Мы выходим на улицу, и он привычно задирает голову к белоснежному шпилю Грасы.
— Дела идут хорошо, — говорю я.
Он кивает, ухитряясь при этом ни на миллиметр не опустить подбородок.
— Просто не всем нравится запах и текстура сыра, — продолжаю я. — А если он грельяду… Когда мне что-то не нравится, я тоже стараюсь это поменять…
— Когда мне что-то не нравится, я просто это не ем! — взрывается сеньор Силва. — Не ем, не пью, не читаю! Вот вы, сеньора, пишете. Если я скажу «пишите так, как мне нравится» — это разве хорошо? Или вам муж скажет: я буду тебя любить, если ты станешь худая с черными волосами — это разве хорошо?
Я задумчиво чешу свою блондинистую и не очень-то худую репу.
— Иногда мы не любим какие-то вещи, — неотрывно глядя на Грасу, говорит сеньор Силва, и я понимаю, что речь уже не о сыре. — И мир нам не весь нравится. Но вы подумайте, сеньора, что от него останется, если мы будем все-все менять по своему вкусу?
Я ковыряю носком ботинка брусчатку.
— Наверно, это будет удобный мир…
— Удобный. Но такой маленький! И, вы меня простите, сеньора, очень-очень скучный.


Во дворе отец и дочь. Он тщательно выбрит, пиджаке, даже в галстуке. Очень респектабельный. Дочери лет двадцать, она сидит на мотоцикле, упираясь в землю ногой в тяжеленном ботинке. Ярко-красные волосы шипами, татуированные руки, кольца в ушах, в носу и в нижней губе.
— Я устал, Катарина! Я так устал! Ну почему с тобой всегда проблемы??
— Прости, пап.
— Мы не твои враги, мы твоя семья! Мы тебя любим! И Марко тебя любит!
Пауза.
— Марко тебя очень любит. Он страдает! Он хочет быть с тобой!
— Да? — вскидывается Катарина. — Но он не со мной!
— Он хочет! Дай ему шанс!
Катарина молча прикуривает.
— Так что ты скажешь? — спрашивает обнадёженный молчанием отец. -Марко страдает.
— Я вот что скажу: хреново ему! — сочувственно отвечает Катарина.


На площади Толерантности, напротив старой «Жинжиньи», где уже собралась приличная толпа выпивох, стоит высокий худой парень в чёрном и зычно проповедует:
— Покайтесь! Покайтесь, пока не поздно! Покаааайтееессссь!!! Грееешшшникииии!!!
Один из грешников теряет терпение и тычет пальцем в монумент памяти замученных инквизицией евреев: мол, разуй глаза, покаялись уже!
— Кайтесь, говорю! — настаивает проповедник и для убедительности потрясает растрепанной библией. Точно таким жестом, как кабовердианцы на Коммерции трясут бубном.
Веселые ангольцы, охраняющие своих женщин, которые, в свою очередь, охраняют свои импровизированные прилавки с африканскими снадобьями «от всего», начинают приплясывать и хихикать.
— Это не смешно! — жалобно кричит проповедник. — Esse é a vontade de Deus!
Воля, значит, Божья.
От толпы выпивох отделяется мужик, подходит к проповеднику и суёт ему в руку стаканчик с жинжей:
— Não, menino, ISTO é a vontade de Deus!
Проповедник опрокидывает рюмку ликёра, утирает губы и кричит:
— Ты прощен, добрый человек!
Ангольцы громко гогочут.
— А вы, — поворачивается к ним проповедник, — ПОКАЙТЕСЬ, ГРЕШНИКИ!!!


 Вчера зашла в магазин Burberry. Не-не, не покупать, у меня же эмбарго до конца года. Спросить зашла: можно ли постирать тренчкот в машинке, а то у меня кофейное пятно прямо на пузе.
— Абсолютно нет, — возмутилась консультант, смягчив, впрочем, категоричность заявления милой улыбкой.
— Значит, чистка? — приуныла я.
— Причем очень деликатная. Без применения агрессивных химикатов.
Услышав душераздирающий вздох, девушка попыталась меня приободрить:
— При правильном уходе эта вещь прослужит вам всю жизнь.
И тут в беседу вмешалась женщина — типичная лиссабонская velhota, которую сын битый час уговаривал купить такой же тренч, как у меня.
— Менина, я правильно понимаю, что это пальто стоит 900 евро? — вкрадчиво спросила она.
— Да, это дорогая вещь, — подтвердила консультант. — Но при правильном уходе и бережном обращении она и через двадцать лет будет как новая.
— При правильном уходе и бережном обращении и я через двадцать лет буду как новая, — отрезала velhota. — А если так, то зачем мне ваше пальто?
— Но мама, это подарок…
— Хороший подарок: столько денег отдать, двадцать лет нянчить, и для чего? Чтоб ты меня в нем в гроб положил, и все сказали «Глядите, а пальто-то выглядит лучше, чем она»?


Пока дона Лауринда зажаривала для меня двух жирненьких карапаусов, Зе принёс хлеб, оливки и запотевший кувшин белого вина.
— Мне бокал, Зе, только один бокал! — тыча в поллитру дрожащей рукой, простонала я.
Зе вытаращился на меня так, словно я попросила бутерброд с героином:
— Но кто ест карапаусов без белого вина??
— Да я с поллитры свалюсь прямо тут!
— А потому что завтракать надо нормально! — со сварливым добродушием заметила дона Лауринда. — Дай ей сыру и ветчины, пока я делаю испанский соус.
Застучал нож, остро запахло вяленым окороком. Ставя передал мной тарелку с презунту, Зе погладил меня по плечу и всхлипнул:
— Хоть пообедаешь по-человечески.

Тэги

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *