Наконец-то у меня появился свой угол. Не, вы не подумайте, мне в этой квартире все нравится. И белая спальня в мансарде. И кухня, хоть сегодня ее и захватило индийское тесто. И кабинет с окнами-бойницами. И ванная комната с окном и биде, которому я, московский нищеброд, радуюсь, как дитя. Но лежбище, в котором можно окопаться, и чтоб все было под рукой, образовалось буквально месяц назад, когда в доме завелась кушетка-маломерка из демократичного испанского магазина Casa. Жаль, просуществует недолго — до ближайшего ремонта.
И вот лежу я, значит, в своем углу, набираюсь сил для решающей битвы с тестом и прикидываю, обо что нам встанет этот самый апокалипсис ремонт с заменой окон, азулежуш, печкой-саламандрой и прочими благами цивилизации. И вспоминаю сегодняшнюю беседу с китайским барменом, который трудится в ларьке на Мартим Мониш.
А было так.
На Мартим Мониш все лето работает «Ярмарка фьюжн». Сокорро, как известно, район эмигрантский. Китайцы, индийцы, ангольцы, мозамбикцы, пакистанцы, а также несколько европейских ебанько деятелей искусства и одно российское чучело в лице меня гламуру старинному району не добавляют. Да, туристам и людям приличным мы кажемся несколько стремными. К чему как бы скромность (с) Но Сокорро находится в трех минутах ходьбы от площади Россио, то есть практически в самом центре города. Центрее даже, чем Алфама. Да к тому же это часть древней Морарии, которая сейчас активно мудается (mudar — менять) с целью привлечения туристов и сохранения культурного, как говорится, наследия. Ну и какую-то светлую голову в мэрии осенило, что буйный разноцветный табор, называемый таксистами Занзибар-стрит, идеально подходит для того, чтобы разыграть непобиваемую карту толерантности и мультикультурализма.
Сюда перетащили мэрию, запретили оставлять на улице собачьи какашки и велели сортировать мусор. И теперь у нас тут все «фьюжн»: в арабских лавках продают ковры ручной работы с эмблемой «Бенфики», в китайских закусочных жарят pastel de bacalhau, а на прошлой неделе полицейские замели двух пакистанских проституток. Ну и, понятно, гигантский шалман на Мартим Мониш, вполне, впрочем, цивилизованный и жутко мультикультурный. Посреди площади водрузили диджейский пульт. У фонтанов поставили шезлонги. И открыли штук десять уличных кафе, каждое из которых специализируется на какой-нибудь национальной кухе. Суши, тако, пицца, бургеры, фалафель, бразильская фейжоада, какая-то африканская снедь — в общем, все подряд. Была, говорят, даже бретонская блинная, но нежные галлы не выдержали конкуренции и свалили. Потому что больше, чем французов, в Португалии не любят только испанцев.
Ло представляет Китай.
Ло похож на большую хитрую картофелину. Ему лет тридцать, и большую часть жизни он проводит, качая программы на свой айфон. Уровень владения португальским и английским у нас с ним примерно одинаков, поэтому мы можем общаться, не рискуя схватить насмешливый взгляд какого-нибудь стильного азиата с шикарной стрижкой и статью юного Джонни Деппа. Ну разговаривают два дерева, чего с них взять.
И вот сегодня ползу я, значит, солнцем палима, из магазина. Еду тащу. Подхожу к китайскому киоску, говорю «Привет, Ло».
— Привет, — говорит Ло и в знак уважения отрывается от айфона. — Креветок хочешь? Свежие.
— Нет, спасибо, мне бы кофе и лимонада со льдом. В такую жару есть невозможно.
Ло укоризненно качает головой:
— Человек, — говорит, — вери бэд энимал. Тепло. Солнце светит. Креветки свежие. Чего еще надо для счастья?
— Мне бы маней еще, самый литтл, — бездуховно отвечаю я. — Нот фор лакшери, а токмо пара калма.
Пожужжал Ло кофе-машиной, погремел шейкером с лимонадом, посмотрел на меня с жалостью. И сказал назидательно:
— Счастье и покой от денег не зависят. Вот я. У меня маленькая casa и маленькая зарплата. Я не имею машины и жены. Но я счастлив.
У меня мгновенно появились версии. Он счастлив потому, что у него есть айфон. Он счастлив, что смылся из Китая. Он счастлив вследствие употребления наркотиков — возможно, у него клубная карта зловещей опиумной курильни, спрятавшейся в переулках Сокорро.
— Счастье — это просто, — продолжал вещать Ло. — Меня научил мой друг, владелец этого бизнеса. Он говорит, что деньги — это полный nothing. Он никогда не думает о деньгах. Просто не думает — и все. Как будто их не существует.
Как раз в этот момент я копалась в кошельке, пытаясь найти два двадцать без сдачи, поэтому на физмономии у меня явственно проступил сарказм.
— Поверь мне, — убежденно сказал Ло. — Это работает.
— Как это работает? Когда я перестану думать о деньгах, они у меня вдруг появятся?
— Нет. Но для тебя это не будет иметь значения.
И тут напротив ларька, в тени торгового центра «Морария», припарковался сверкающий BMW X5. Их тачки вылез молодой китаец в костюме, который стоит как все наши с Ло внутренние органы, и в ботинках ручной работы. Я видела такие в магазине на ларго ду Карму — со скидкой их цена была пять сотен.
— Вот ему это скажи, — кивнула я на владельца BMW. — Про то, что деньги не имеют значения.
Ло высунулся из ларька, взглянул на богатенького соотечественника и ответил:
— А он знает. Это мой босс и есть. У него тут шесть магазинов и интернет-кафе.
